Все и немного больше - Страница 2

Рой не без издевки поклонилась.

— Красивее самой Гарбо, — сказала она хмуро, затем ухмыльнулась. — Ради этого стоит описать все штаны.

— Ах ты, малышка, — сказала Мэрилин, любовно ероша золотисто-каштановые волосы сестренки.

Рой было двенадцать, и в детской округлости ее тела (из-за чего отец любовно называл ее «пухлявая толстушка») еще только угадывались будущие формы зрелой женственности. Широкая улыбка, большие круглые глаза, вздернутый нос делали ее похожей на симпатичного плюшевого медвежонка. Она считала себя трижды проклятой из-за своего избыточного веса, веснушек на лице и непокорных золотисто-каштановых волос, которые не брал никакой гребень.

— Папа не пришел домой, — озабоченно произнесла она.

— Я знаю, — в глазах Мэрилин также появилась озабоченность. — Эта инвентаризация отнимает у него больше времени, чем он думал. — Шилтон Уэйс сейчас работал у Рота в магазине мужской одежды на бульваре Лонг-Бич, и мистер Рот поручил ему, единственному служащему с полным рабочим днем, провести инвентаризацию товаров на складе — полутемном помещении с некрашеными полками и стойками, забитыми спортивными товарами, которые пользовались спросом у портовых рабочих и нефтяников, живших в порту и городе.

— Каторжная работа, вот что это такое. Папа слишком терпелив, — сказала Рой. Дверь за ней закрылась.

Мэрилин вышла в комнату. Через застекленную дверь сюда врывался яркий солнечный свет, а от леса нефтяных вышек долетал крепкий запах нефти. Она прошла мимо двух железных кроватей с провисшими сетками — ее и сестренкиной, негромко вторя матери, которая, отчаянно фальшивя, пыталась громко и задорно исполнить известный шлягер.

Эта единственная комната одновременно служила столовой, гостиной, спальней и кухней.

Нолаби Фэрберн Уэйс стояла перед старой плиткой на высоких ножках и пекла блины. Кожа на ее лице была грязновато-коричневого оттенка, в оспинах. Черты лица были недостаточно безупречны, чтобы компенсировать этот дефект — результат перенесенной болезни, и ее можно было бы отнести к разряду дурнушек, если бы не лучистый взгляд небольших, но выразительных карих глаз, в которых читался живой интерес ко всему, что ее окружало. Кочевая жизнь не убила в ней молодого энтузиазма и не лишила чувства юмора.

Ее редкие каштановые волосы были накручены на сделанные из газеты бигуди, мешок из-под муки, выполнявший роль фартука, прикрывал ее поношенное синее кимоно.

— Доброе утро, мама, — сказала Мэрилин, поцеловав мать в покрытую оспинами щеку.

Не вынимая изо рта сигареты, Нолаби улыбнулась этому очаровательному созданию, которому она умудрилась дать жизнь.

— Эта блузка тебе очень идет, — сказала Нолаби. — Я думаю, она никогда так эффектно не смотрелась на тете Люси Фэрберн.

Мэрилин выдавила из себя улыбку. Единственное, что она не могла принять в своей жизнерадостной, энергичной матери, так это ее убежденность в том, что Уэйсы должны носить поношенные вещи. За время скитаний Шилтона Уэйса семью ни разу не заносило в Гринуорд, штат Джорджия, поэтому Мэрилин знала о родине Уэйсов, Ройсов и Фэрбернов лишь со слов матери, а генеалогию свою изучала по присылаемым из этого города посылкам с поношенной одеждой, которые приходили к каждому Рождеству.

— Ну вот, ешь, — сказала мать, кладя ей на тарелку три коричневых блина (в начале месяца бывал еще бекон). Стол не был накрыт: Нолаби вела хозяйство наскоро, по-походному, весело, и ели там, где придется.

В это солнечное майское утро Мэрилин устроилась с блинами на подоконнике и, пока ела, рассматривала крутой спуск к бухте. Вымазанные нефтью черные вышки возвышались над разбросанными там и сям ветхими домишками. Мэрилин вытянула шею, чтобы увидеть серую лачугу, из которой всю ночь доносились джазовые мелодии, исполняемые на пианино, и куда то и дело заходили мужчины. Поджав губы, Нолаби предупредила дочерей, чтобы они туда не ходили и даже не смотрели в ту сторону, из чего Мэрилин заключила, что это было дурное место. Конечно, ее интересовали три броско одетые женщины, которые жили в этом доме. Каждый раз, когда ей удавалось увидеть хотя бы одну из них, Мэрилин испытывала чувство вины. Мать не хотела, чтобы она смотрела туда, а Мэрилин, пусть и не унаследовавшая отцовской робости, была послушным ребенком. Послушание было одним из средств, которым она могла оплатить горячую материнскую любовь.

— Опять после обеда отправишься в драматический клуб? — спросила Нолаби:

Залившись румянцем, Мэрилин повернулась к матери.

— Мы сейчас читаем новую пьесу.

— Я думаю, что ты там лучшая актриса.

— Что ты, мама, совсем нет, — вздохнула Мэрилин.

— Тебе не хватает уверенности, — твердо сказала Нолаби. — Без этого нечего делать в Голливуде.

Нолаби интересовалась всем, что имело отношение к кино, читала и перечитывала старые подшивки «Современного экрана» и не пропускала передач по радио, которые вели Хедди Хоппер и Лоуэлла Парсонз. Кнодетт, Жоан, Коарк, Тироне, Эррол — она произносила эти имена так, словно эти люди были членами ее семьи. При малейшей возможности она водила девочек на субботние утренники и вовсе не в шутку прочила старшей дочери, своей любимице, будущность кинозвезды.

— Драматический клуб — это просто хорошее место для встреч, вот и все, — сказала Мэрилин, макая блин в сироп.

— Тебе в будущем пригодится все, чему ты здесь научилась.

Мэрилин не возносилась столь высоко, чтобы представить себя кинозвездой. Она мечтала влюбиться, выйти замуж, родить детей.