Все и немного больше - Страница 12

К оглавлению

— Это фамилия моей матери.

Он поднял бокал.

— Рейн Фэрберн. Скромно и красиво, к тому же звучит по-театральному.

— И не претенциозно…

— Впечатляет, не правда ли?

— Истинно так, — сказала она.

Они улыбнулись друг другу через стол.

— Линк, а как… там?

Он сжал губы.

— Длительные периоды скуки перемежаются минутами ужаса и кошмара, — сказал он.

— Что заставило вас пойти навстречу этой опасности?

Его густые черные брови сошлись у переносицы.

— Малышка, может быть, вы забыли, что сейчас не время для отчетов и докладов. Сейчас час радости и счастья.

Внезапная смена настроения Линка, переход от безмятежности к суровому сарказму их дневного разговора, были для нее неожиданны, как порыв ледяного ветра. Должно быть, он посчитал, что война для нее — всего лишь тема для светской беседы. Она молча смотрела на элегантных черных оркестрантов на эстраде.

Некоторое время оба молча слушали музыку, затем он примирительно сказал:

— Оставим эту тему, хорошо?

В его черных глазах с золотистыми искорками читалось волнение, если не желание.

Гнев — вовсе не его стихия, подумала она.

Они снова улыбнулись друг другу, и Мэрилин внезапно ощутила какую-то пьянящую радость. Ей подумалось, что эта эйфория никак не вписывается в обычные романтические рамки: несмотря на внезапную вспышку гнева Линка, она впервые за много лет почувствовала себя непринужденно с кем-то другим, а не только с Рой и матерью. У Мэрилин возникло ощущение, что она парит в воздухе в нескольких дюймах над стулом — такая же розовая, как окружающие их светильники, грациозная и воздушная, как эти сладостные, волнующие звуки музыки.

Когда музыканты заиграли «И шепчет каждая вещь о тебе», Линк встал из-за столика.

— Потанцуем? — спросил он.

Они дошли до пустынной, отполированной множеством ног площадки, и Линк обнял Мэрилин за талию. Руки его слегка дрожали. Мэрилин закрыла глаза. Они медленно поплыли под томные звуки, чутко отдаваясь ритму блюза.

Напомнил о тебе весенний ветер…

Твой номер наберу, но кто ответит?

Чуть в дымке твои черты,

Но грезишься всюду ты,

И шепчет каждая вещь о тебе.

Мэрилин не знала, то ли она стала подпевать вслух своим несильным, хрипловатым голосом, то ли слова блюза, музыка и трепетные пальцы Линка стали частью ее.

— Мэрилин, знаете, что говорят о парах, которые хорошо танцуют? — шепнул он ей на ухо.

— Что?

— Скажу вам позже.

Музыка смолкла, и они отстранились друг от друга, но не разомкнули рук.

Высокий узкоплечий армейский капитан, принявший, очевидно, уже основательную дозу спиртного, затарабанил по столу.

— Еще, еще для морского лейтенанта и его сногсшибательной девочки.

Оркестр снова заиграл «И шепчет каждая вещь о тебе», Линк и Мэрилин снова поплыли в танце.

Ударник подошел к микрофону.

— Пока что все на этом, народ, — объявил он. — Нам нужно немного передохнуть.

Подводя Мэрилин к столику, Линк сказал:

— У вас не появится никаких подспудных мыслей, если я предложу вам уйти отсюда?

— Почему у меня должны появиться такие мысли?

— Верно. — Он посмотрел на ручные часы. — Скоро десять. Десять тридцать — это так важно для вашей матери.

— Это время окончания школьных вечеров.

— Вы боитесь ее?

— Нет. Просто она так много работает ради нас, и мне не хочется ей противоречить.

— Вы очень мягкая, деликатная девушка, Мэрилин. Мне страшно за вас.

— Почему?

— Правило Ферно. Мягкие и деликатные наследуют землю, потому что их втаптывают в нее.

— Вот как! — радостно произнесла она.

— Это основной закон жизни.

Туман на улице стал еще гуще, и мерцающие в дымке уличные огни вдоль всего бульвара напоминали большие, таинственные, сказочные маргаритки. Линк резко повернул на запад, и Мэрилин, не удержавшись на сиденье, невольно прижалась к нему, он положил ей на плечо руку.

— Еще одно несоответствие, — сказал он, когда они ехали в потоке машин вдоль Мокамбо. — Вы кажетесь старше.

Это была судьба, это был рок, это была ее карма, и она призналась.

— Я и есть старше.

— Старая душой, как говорят русские.

— Нет… Мне восемнадцать. — Лишь легкое замирание сердца да едва заметная хрипотца в голосе — вот и вся реакция на то, что секрет, который она держала в строгой тайне в течение двух лет, перестал быть секретом.

— Повторите, сколько?

— Мне исполнилось восемнадцать в августе.

Он отпустил ее плечо и сжал ручку переключения передач. Они остановились у светофора.

— А вы что — болели в детстве?

— Нет. После смерти отца у моей матери родилась идея, что я должна пробиться в кино — я всегда играла в школьных спектаклях. Она решила, что, если мы переедем в Беверли Хиллз, меня заметят… Вы ведь знаете, сколько детей кинознаменитостей учится в здешней средней школе. — Она вспомнила, что отец Линка — сам легендарный Джошуа Ферно, который не только написал сценарии фильмов, имевших сногсшибательный успех, но и поставил некоторые из них, и покраснела, радуясь, что в темноте этого не было видно. — Мне было почти семнадцать, но мама решила, что у меня появится больше шансов, если я начну в качестве новичка.

Линк ничего не сказал, и они ехали в молчании до остановки у Дохени-драйв.

Почему вы не избрали обычный путь? — спросил он. — Не попробовали поступить в студию?

— Мама считает, что это слишком банальный способ.