— Она покинула номер довольно давно.
— Может, она пытается получить себе номер по соседству с нашим… Похоже, она вполне способна проделать дырку в стене и шпионить за нами.
— Я говорил тебе. Она идет на все, если думает, что замешана другая женщина. — Джерри беспомощно поднял руки. — Самое удивительное, что на сей раз, когда все очень серьезно, она вела себя не так уж плохо… Очень быстро она пришла в себя и стала рассуждать вполне здраво.
Раздался шум голосов, когда три американки средних лет поднялись из-за соседнего столика.
— Может быть, проблема решится, — спросила Алфея подчеркнуто спокойным тоном, — если ты пошлешь ее к чертовой матери?
— Она сказала, что подумает о разводе… Она собирается найти психиатра.
— Вот как? В моих кругах, чтобы расторгнуть брак, ищут адвоката.
— Алфея, пожалуйста, без стервозности. Ей нужна помощь в этом деле.
— Сколько времени уйдет на эту психотерапию? Пять лет? Десять?
— Я скорее снова готов испытать судьбу в Салерно, чем вернуться в палату номер четыре. — Он посмотрел на татуировку на своих руках. — Как я могу осуждать ее за это?
— Стало быть, всякий раз, когда ты уезжаешь, она может явиться перед тобой в роли Офелии. — Алфея замолчала, поскольку подошел официант и стал стелить поверх клетчатой скатерти накрахмаленную заштопанную белую льняную салфетку, после чего опустил на нее тяжелое серебряное блюдо. С шиком поставив перед Джерри стакан виски с содовой, официант ушел. Алфея наклонилась к Джерри.
— Она знает, на каких струнах играть для тебя.
Джерри резко опустил стакан, кадык у него задергался. Он вытер рот фалангой пальца.
— Ты должна знать, что Рой не такая.
— Если не считать этого небольшого пунктика, она, по всей видимости, умна и практична.
— Я тебе прямо говорю, Алфея. Ты единственная женщина, которую я люблю, единственная женщина, которая мне подходит, но я не прощу себе, если Рой свихнется.
Алфея, подняв вилку, посмотрела на него.
— И каким образом ты можешь помешать этому?
— Я намерен дать ей время, чтобы она успокоилась.
— Звучит красиво… Но что ей от этого? Как только она успокоится, она потеряет тебя.
— Она будет под наблюдением психиатра.
Деревянные часы пробили четверть часа.
— И где в этом случае мое место? — спросила Алфея.
— Я понимаю, что прошу слишком многого, но не могла бы ты снова вернуться в Беверли Хиллз и жить там? Она будет моей женой чисто номинально.
— Какое странное выражение…
Официант подал ей еду. Джерри заказал еще два виски, пока она ковырялась в кукурузе с мясом, которое, по ее словам, было переперченным, и в салате из авокадо, который был в этот день совершенно безвкусным. Эти свои жалобы она перемежала ядовитыми репликами по адресу других посетителей кафе. Тень от грибка переместилась, лицо Джерри оказалось наполовину освещенным солнцем, и лишь тогда стало ясно, насколько он расстроен и несчастен.
— Все же ты сука, — сказал он наконец.
— Ну-ну, — это было произнесено таким же ледяным тоном, как и поданное официантом пиво.
— Но в этом одна из причин твоей притягательности. Твердость… Другие женщины без конца скулят или ссылаются на менструацию, когда мне хочется погладить их по заднице.
— Очень деликатно сказано…
— Разве я когда-либо скрывал, что я сквернослов, работяга и скотина?
Алфея опустила вилку.
— Ты вовсе не скотина, — медленно произнесла она.
Джерри вопросительно поднял глаза, и на какое-то мгновение ее отпустила боль из-за того, что проблемы Рой он ставит выше ее страданий.
— Дело в том, — продолжала она, — что ты слишком погружен в свою живопись и не понимаешь, что есть что. Ты никогда не изучал, какую технику и приемы используют люди, когда охотятся друг за другом.
Он хмыкнул.
— Ты таким замысловатым способом хочешь сказать мне, что между нами все в порядке?
Алфея закусила губу. Отныне его забота о Рой будет постоянно омрачать их отношения. Она никогда больше не сможет чувствовать себя с ним спокойно и раскованно. Даже моменты их интимной близости будет омрачать настороженность.
Однако у нее не было выбора. Она любила Джерри Хорака. Хуже того, она нуждалась в нем.
— Я не могу приехать в Беверли Хиллз, — сказала она, вспоминая продолговатое, красивое лицо Чарльза, которое постепенно приобретало черты взрослого мужчины. — Я должна быть рядом с сыном… А что если снова вернуться в Нью-Йорк?
— Неплохая мысль, — сказал Джерри и как-то очень любовно поцеловал ей руку.
— А как же Рой?
— А она будет пытаться вытравить меня из своей души, — ответил он, отводя от Алфеи взгляд.
Рой вынула из сумки новую салфетку и высморкалась — она только что перестала плакать.
— Он не живет в ее квартире.
— Вы уже четыре раза упомянули об этом, — сказал доктор Бухманн.
— Но ведь это важно, разве не так?
— А вы как думаете?
Она заерзала на стуле. Доктор Бухманн в костюме-двойке сидел напротив нее. Во время первого сеанса он объяснил Рой, что не будет лечить ее психоанализом, а предпочитает вести с ней непринужденную беседу в гостиной. Психиатру было за сорок, он принадлежал к последователям Юнга. Высокий, неторопливый в движениях, с редеющими каштановыми волосами, чуть картавящий, он вызвал симпатию у Рой — кстати, ее имя он произносил неправильно, хотя достаточно мило. Его приемная находилась на Бедфорд-драйв, всего в нескольких кварталах от «Патриции», в том же белокаменном здании, где практиковал гинеколог, услугами которого пользовались она и Мэрилин. Кстати, доктор Дэш и рекомендовал доктора Бухманна.