— Они бедны, — подхватила миссис Каннингхэм, — но они выходцы из хорошей семьи с Юга.
— Ну, тогда вы знаете, откуда я вышел, — сказал Джерри. — Не из хорошей семьи и не с Юга… А с грязного сталелитейного завода в Питтсбурге.
Мистер Каннингхэм слегка расставил ноги в английских безупречно начищенных штиблетах, словно желая почувствовать себя еще более уверенно.
— Должен прямо сказать, что есть малоприятные вещи, имеющие отношение к мистеру Хораку… Ты считаешь себя, дочка, очень взрослой, умной и практичной, но для меня ты остаешься моей маленькой девочкой, и я хочу по возможности уберечь тебя… — Он внезапно прервал монолог и отвернулся.
Никогда раньше Алфея не видела слез в его светло-карих глазах — настоящих слез.
— У нас ничего не было с Джерри, — тихим голосом соврала она, — чего я раньше не знала.
— Ни в коем случае. — Джерри улыбнулся ей. Это была первая его улыбка с начала родительского натиска.
Мистер Каннингхэм сел в кресло, взял дипломат, расположил его на коленях, раскрыл и извлек папку. Из очешника он достал очки. Движения его были нарочито неторопливыми — очевидно, он хотел, чтобы Джерри успел за это время преисполниться благоговением и смирением.
Лицо Джерри оставалось спокойным, хотя в глазах его Алфея заметила признаки гнева.
— Родился в Питтсбурге в тысяча девятьсот девятнадцатом году, — прочитал мистер Каннингхэм. — Четвертый ребенок Антона и Беллы Знекич Хорак. Его отец иммигрировал ребенком по контракту в качестве рабочего, мать ходила в школу до десятилетнего возраста, затем работала в качестве прислуги, вышла замуж в тринадцать лет. Их первый ребенок — сын — родился спустя пять месяцев… Тут я пропущу… В тысяча девятьсот тридцать третьем году отец был приговорен к шести месяцам…
— Да, — прервал его Джерри, — отсидел в каталажке за попытку организовать союз — заметьте, легальный. Полиция работает на вас, а не на нас… Но решетка — это было еще не самое худшее. Когда он вышел из тюрьмы, он нигде не мог найти работу. Не потому, что отсидел за решеткой, и не потому, что была Великая депрессия, а за более страшный грех… Владельцы заводов занесли его в черный список за то, что он был членом союза. Боже милосердный! Вам приходилось когда-нибудь видеть, как кто-то умирает на ваших глазах? Старшим братьям как-то удавалось сводить концы с концами… А отец украл деньги на еду… Украл, хотя был честнейшим человеком! Он их пропил. Он не хотел чувствовать себя обузой — и запил… За два месяца до войны он свалился с лестницы, сломал себе шею… Но умер он гораздо раньше.
Алфея поморщилась. Она не хотела слышать о тяготах и горестях Джерри, о перенесенных им в юности унижениях — он был нужен ей сильным, уверенным, не имеющим ахиллесовой пяты.
— Вы бросили школу в шестнадцать лет и пошли работать… — Мистер Каннингхэм пошуршал страницами. — Вы победили в конкурсе на лучший плакат и получили право на стипендию в Художественном институте Прэтта. — Мистер Каннингхэм ткнул пальцем в новую страницу. — В тысяча девятьсот сороковом году вам предъявлен иск о выплате алиментов на ребенка…
— Она проиграла, — перебил его Джерри. — Мистер Каннингхэм, Алфея знает, что я не святоша.
— Позже в том же году, — продолжал мистер Каннингхэм, — зажиточное семейство Гиллфилланов из Канзас-Сити обратилось в то же агентство, что и мы сейчас. Они попросили навести о вас справки, потому что вы хотели жениться на их дочери…
Джерри снова перебил его:
— Брак был идеей Доры.
— Так или иначе, семейство откупилось от вас.
— Когда Гиллфилланы решили стать моими патронами в искусстве и купили три моих картины, я не поехал за ней в Канзас-Сити.
— Они обнаружили, что вы были… в интимной связи. Вы отказались уладить дело.
— А ваша компашка, — саркастически спросил Джерри, — считает возможным жениться на девушке, чьи родители заплатили за то, чтобы вы оставили ее в покое?
— Ты все это сообщаешь для моего устрашения, папа? — спросила Алфея.
— Я хочу, чтобы ты имела полную картину, девочка моя. Я не отрицаю, что мистер Хорак талантливый художник и что он был награжден за храбрость.
— Ты был награжден? — обернулась к нему Алфея.
Джерри пробормотал нечто маловразумительное и не очень изысканное, что заставило Каннингхэмов поморщиться.
— Я понимаю так, что этот родительский ход имеет целью разлучить нас, — сказала Алфея.
— Ну зачем же так? — с упреком сказал мистер Каннингхэм. — Мы хотим, чтобы ты и мистер Хорак решили все сами.
— Да, дорогая, — подтвердила миссис Каннингхэм. — Мы всегда признавали за тобой право принимать решения самостоятельно.
— А чтобы ты поступила надлежащим образом, мы предоставляем в твое распоряжение факты, — добавил мистер Каннингхэм, закрывая папку.
— Ну что ж, теперь они у меня есть, — сказала Алфея.
Мистер Каннингхэм поднялся и повернулся к Джерри.
— Мистер Хорак, прошу прощения, я немного устал… Дорога… Заботливо поддерживая жену под руку, мистер Каннингхэм вместе с ней удалился из библиотеки.
Повернувшись к Джерри, Алфея тихо спросила:
— Ребенок той Пенелопы был твой?
— Мог быть.
— А вторая девица… была беременна?
— Она определила, что да.
— Скотина ты, — беззлобно сказала Алфея. Как ни странно, ей было неприятно слышать подробности о лишениях и бедности Джерри, а вот информация о его любовных делах не только не огорчила Алфею, а вселила в нее пьянящее чувство собственного превосходства.